свою судьбу этому испытанию. А до тех пор остается лишь хранить терпение. Он уже не мальчик, безоглядно бросающийся к желанной цели; он мужчина, способный судить и рассуждать трезво.

Как только Молли удалось отыскать отца, она тут же отослала его в Холл, после чего вернулась к прежней жизни, все в ту же гостиную, где каждую секунду ощущала, как не хватает ей жизнерадостной Синтии. Миссис Гибсон была в ворчливом настроении и сосредоточила свое неудовольствие на том, что письмо Синтии было адресовано не ей, а Молли:

— Учитывая, сколько сил я потратила на ее приданое, она могла бы написать и мне.

— Но ведь она написала, мама, первое ее письмо было к вам, — сказала Молли, хотя мыслями все еще пребывала в Холле, рядом с больным ребенком, рядом с Роджером, с подаренным ему цветком.

— Да, но только самое первое, всего на три страницы, с рассказом о том, как они пересекли Ла-Манш, а тебе-то она написала про Париж, и какие там теперь носят капоры, и разные другие любопытные вещи. Впрочем, несчастным матерям нечего и надеяться на доверительные письма, я это давно поняла.

— Можете прочитать ее письмо ко мне, мама, — предложила Молли. — Там, право же, нет ничего особенного.

— Подумать только, тебе-то она написала, да еще и накрест, [102] и это притом, что ты совершенно этого не ценишь, тогда как мое несчастное сердце так тоскует по моей утраченной дочери! Да уж, жизнь порой бывает невыносимо тяжела.

Повисло молчание, но ненадолго.

— Ну, расскажи же мне о своем визите, Молли. Роджер что, сильно страдает? Он часто говорит о Синтии?

— Нет. Он очень редко ее упоминает, собственно, почти никогда.

— Я всегда подозревала, что он не очень-то ее любит. Если бы любил, не отпустил бы столь охотно.

— Мне кажется, ему не оставили особого выбора. Ведь когда он явился к ней после возвращения, она уже была помолвлена с мистером Хендерсеном — он приехал в тот самый день, — напомнила Молли чуть с большей горячностью, чем следовало бы.

— Бедная моя голова! — пожаловалась миссис Гибсон, прижимая ладони к вискам. — Сразу видно, что ты гостила у людей с отменным здоровьем и — уж ты прости, Молли, что так высказываюсь о твоих друзьях, — крайне неутонченными манерами: ты теперь так громко говоришь! Помни, что у меня болит голова, Молли. Так, значит, Роджер уже совсем забыл о Синтии? Боже, до чего же непостоянные существа эти мужчины! Попомни мои слова, он скоро влюбится в какую-нибудь аристократку! Из него и так уже сделали важную птицу, а он как раз из тех слабодушных молодых людей, кому это непременно вскружит голову; наверняка он сделает предложение какой-нибудь красотке из высшего общества, которая столь же помышляет выйти замуж за него, сколь и за своего лакея.

— Вряд ли такое возможно, — возразила верная Молли. — Роджер — человек здравомыслящий и не станет так поступать.

— Именно это я всегда и считала его главным недостатком: его здравомыслие и его расчетливость! Да, эти качества весьма полезны для жизни, однако меня они всегда отвращали. Мне нужна теплота души, пусть даже она будет сопряжена с некоторой экстравагантностью чувства, которая туманит здравость суждений и склоняет к романтичности. Бедный мистер Киркпатрик! Вот он был именно таков. Помнится, я все говорила ему, что он слишком романтически влюблен в меня. Ведь я, кажется, уже рассказывала тебе, что он однажды отшагал пять миль, чтобы купить мне сдобную булочку, когда мне нездоровилось?

— Да, — ответила Молли. — Это был очень заботливый поступок.

— А какой безрассудный! Как раз из тех, о каких эти ваши здравомыслящие, бессердечные, обыкновенные люди никогда и не помыслят. А ведь он тогда еще и кашлял.

— Надеюсь, он не простудился? — осведомилась Молли, которой хотелось одного: чтобы разговор не возвращался к семейству Хэмли, ибо эта тема была причиной постоянных разногласий между нею и мачехой, а кроме того, Молли не удавалось обсуждать ее в спокойном тоне.

— Ну разумеется! И как мне кажется, так никогда больше и не оправился от той простуды. Ах, если бы ты его знала, Молли! Иногда я гадаю, что было бы, будь ты моей настоящей дочерью, а Синтия — дочерью нашего обожаемого папы и если бы мистер Киркпатрик и твоя матушка были бы живы? Знаешь, люди часто говорят о природных склонностях. Вопрос, достойный философа.

И она погрузилась в размышления о невозможной ситуации, которую только что придумала.

— Интересно, как там бедный малыш? — спросила Молли после паузы, высказав вслух одолевавшие ее мысли.

— Бедное дитя! Стоит подумать, сколь многим он мешает тем, что живет на свете, — и начинает казаться, что смерть его была бы благом!

— Мама! О чем вы? — спросила Молли, пораженная до глубины души. — Господи, да о его жизни пекутся как о величайшей драгоценности! Вы ведь его даже не видели! Какой это милый, славный малыш! Вы о чем?

— Мне представляется, что сквайр предпочел бы несколько более высокородного наследника, чем отпрыск какой-то служанки, — он ведь так кичится своими предками, родом и фамильной историей. А еще мне кажется, что Роджер, который, разумеется, считал, что унаследует поместье после брата, вряд ли радуется тому, что между ним и наследством встал этот незваный младенец, да еще и наполовину француз!

— Вы просто не знаете, как все они любят этого мальчика, — для сквайра это его единственная кровиночка!

— Молли, Молли, я тебя умоляю, не употребляй таких вульгарных выражений. Ну когда я научу тебя подлинной утонченности — утонченности, которая состоит в том, чтобы не допускать грубости и вульгарности даже в мыслях? Образованным людям не пристало включать в свою речь поговорки и простонародные выражения. «Кровиночка»! Право же, я потрясена!

— Я прошу прощения, мама; я всего лишь хотела сказать, причем как можно красноречивее, что сквайр любит мальчика как свое собственное дитя, а Роджер — господи, ну как можно подумать такое про Роджера!.. — Тут она осеклась, будто бы задохнувшись.

— Меня совершенно не удивляет твое негодование, милочка, — сказала миссис Гибсон. — В твоем возрасте я почувствовала бы то же самое. Однако с возрастом постигаешь всю низменность человеческой натуры. Впрочем, зря я так рано лишаю тебя иллюзий — и все же я убеждена, что мысль, которую я высказала, как минимум, приходила Роджеру в голову.

— Мало ли какие кому приходят в голову мысли — весь вопрос в том, позволяют ли им там укорениться, — ответила Молли.

— Дорогая, если тебе совершенно необходимо, чтобы последнее слово осталось за тобой, уж пусть оно, по крайней мере, не будет банальностью. Ладно, давай